. . . and so who are you, after all? —I am part of the power which forever wills evil and forever works good. Goethe's Faust ...Так кто ж ты, наконец? Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Гете. «Фауст» I Never Talk to Strangers Никогда не разговаривайте с неизвестными One hot spring evening, just as the sun was going down, two men appeared at Patriarch's Ponds. Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. One of them—fortyish, wearing a gray summer suit—was short, dark-haired, bald on top, paunchy, and held his proper fedora in his hand; Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, black hornrimmed glasses of supernatural proportions adorned his well-shaven face. а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. The other one—a broad-shouldered, reddish-haired, shaggy young man with a checked cap cocked on the back of his head Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке —was wearing a cowboy shirt, crumpled white trousers, and black sneakers. – был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках. The first man was none other than Mikhail Alexandrovich Berlioz, chairman of the board of one of Moscow's largest literary associations, known by its acronym, MASSOLTT, and editor of a literary magazine Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, and his young companion was the poet Ivan Nikolayevich Ponyryov, who wrote under the pen name Bezdomny. а молодой спутник его – поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный. After reaching the shade of the newly budding linden trees, the writers made a beeline for the colorfully painted refreshment stand bearing the sign: BEER AND COLD DRINKS. Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды». And here it is worth noting the first strange thing about that terrible May evening. Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Absolutely no one was to be seen, not only by the refreshment stand, but all along the tree-lined path that ran parallel to Malaya Bronnaya Street. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. At a time when no one, it seemed, had the strength to breathe, В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, when the sun had left Moscow scorched to a crisp and was collapsing in a dry haze somewhere behind the Sadovoye Ring, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, no one came out to walk under the lindens, or to sit down on a bench, and the path was deserted. никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея. "Give me some Narzan water," said Berlioz. – Дайте нарзану, – попросил Берлиоз. "There isn't any," replied the woman at the refreshment stand, taking umbrage for some reason. – Нарзану нету, – ответила женщина в будочке и почему-то обиделась. "Got any beer?" inquired Bezdomny in a hoarse voice. – Пиво есть? – сиплым голосом осведомился Бездомный. "The beer will be delivered later," the woman answered. – Пиво привезут к вечеру, – ответила женщина. "So what have you got?" asked Berlioz. – А что есть? – спросил Берлиоз. "Apricot juice, only it's warm," said the woman. – Абрикосовая, только теплая, – сказала женщина. "Well, give us that then!..." – Ну, давайте, давайте, давайте!.. The apricot juice generated an abundance of yellow foam, Абрикосовая дала обильную желтую пену, and the air started smelling like a barbershop. и в воздухе запахло парикмахерской. The writers drank it down and immediately began hiccuping, paid their money, and went over and sat down on a bench facing the pond, with their backs to Bronnaya Street. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной. Here the second strange thing happened, which affected Berlioz alone. Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. He suddenly stopped hiccuping, his heart pounded and stopped beating for a second, then started up again, but with a blunt needle lodged inside it. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. Besides that, Berlioz was seized with a groundless fear so intense that he wanted to run away from Patriarch's Ponds that very minute without looking back. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Berlioz looked around miserably, not knowing what had frightened him. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. He turned pale, wiped his forehead with a handkerchief, and thought, "What's wrong with me? This has never happened before... Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Этого никогда не было... my heart's playing tricks on me... I'm overtired. Maybe it's time to throw everything to the devil and go off to Kislovodsk..." сердце шалит... я переутомился. Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск...» And then the hot air congealed in front of him, and out of it materialized a transparent man of most bizarre appearance. И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. A small head with a jockey cap, a skimpy little checked jacket that was made out of air... На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... The man was seven feet tall, but very narrow in the shoulders, incredibly thin, and his face, please note, had ajeering look about it. Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая. Berlioz's life was so arranged that he was unaccustomed to unusual happenings. Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. He turned even paler, opened his eyes wide, and in a state of confusion thought, "This can't be!..." Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..» But, alas, it was, and the tall transparent man swayed from left to right in front of him, without touching the ground. Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо. At this point Berlioz was so overcome with terror that he shut his eyes. Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. And when he opened them, he saw that it was all over, the mirage had evaporated, the man in checks had vanished, and the blunt needle had dislodged itself from his heart. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца. "What the devil!" exclaimed the editor. – Фу ты черт! – воскликнул редактор, "You know, Ivan, I think I almost had a sunstroke just then! – ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Maybe even something like a hallucination." Даже что-то вроде галлюцинации было, He tried to smile, but alarm still flickered in his eyes and his hands were shaking. он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали. Gradually, however, he calmed down, fanned himself with his handkerchief, Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком managed a fairly cheerful "Well then...," and resumed the conversation that had been interrupted by the apricot juice. и, произнеся довольно бодро: «Ну-с, итак...» – повел речь, прерванную питьем абрикосовой. This conversation, as was learned subsequently, was about Jesus Christ. Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. The fact is that the editor had commissioned the poet to write a long antireligious poem for the next issue of his journal. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Ivan Nikolayevich had composed the poem, and in a very short period of time at that, but unfortunately it had not met with the editor's approval. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Bezdomny had painted the central character of his poem, that is, Jesus, in very dark colors, and yet, in the editor's opinion, the whole poem had to be rewritten. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново. And so now the editor was giving the poet a kind of lecture on Jesus in order to point out to him his basic error. И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. It is hard to say what had ultimately led Ivan Nikolayevich astray— Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича – the descriptive power of his pen, or his complete ignorance of his subject matter, изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, but the Jesus whom he portrayed emerged as a, well, totally lifelike figure, a Jesus who had once existed, although, admittedly, a Jesus provided with all sorts of negative traits. по которому он собирался пис...
tinnga